две страницы про зверски истраханного мадару выели мой мозг до корки
завтра еду в поход с классом. хм... снимать значки от сумки или не сдавать экзамены?
а в целом жизнь прекрасна ^__^

---

Baboon King Snake Tail, «Змеиный хвост короля обезян

хм..кого я там обезян?

---

не мог не украсть

божественно. нужно еще подредактировать характер Мадары до такого и это будет прекрасно.
господи, автор..вы..

Название: Красное и белое
Автор: Mokushiroku
Бета: Essy Ergana
Персонажи (Пейринг): Сенджу Хаширама (1-й Хокаге), Учиха Мадара и брат Мадары. В будущем — во всех возможных комбинациях. А пока что Мадара/Хаширама (в таком порядке, потому что односторонний. Если дойдёт до энце, то будет Хаширама/Мадара )
Рейтинг: PG(13?)
Жанр: angst/drama, romance
Состояние: в процессе.
Дисклеймер: всё принадлежит Кишимото, и лучше бы ему поскорее сказать имя брата Мадары, потому что иначе придётся придумывать самой.
Предупреждение: POV Хаширамы (в этой главе). Своеобразное видение Мадары, но я считаю, что в молодости он вполне мог быть таким.
Примечание: Сюжет этого фика продолжает события, описанные в «Об исполнившихся мечтах». Однако здесь акценты расставлены немного по-другому.

Белое.

Когда мы заканчиваем поединок, солнце стоит уже близко к горизонту, и его лучи окрашивают мутные, стремительные воды реки в багряный цвет. Я смотрю на красный, пылающий в золотистом небе диск и снова думаю о шарингане Учихи. Мне не нравятся эти глаза. Я устал от их кровожадного алого блеска даже больше, чем от самой битвы, несмотря на то, что она была непроста — ни с кем ещё мне не приходилось драться так долго. Сегодня мне повезло больше, но это ничего не меняет. Мадара силён и очень опасен.

— Проклятье, — произносит он отрывисто. — В следующий раз победа будет за мной.

Он утирает рукавом кровь, текущую из разбитой губы по подбородку, но несколько капель всё равно проливаются на траву, и у меня возникает странное ощущение, что что-то не так, что-то неправильно.

Лишь полминуты спустя я понимаю, в чём дело: слишком мало крови. Я привык к тому, что она льётся рекой.

— Ты ранен, — замечает Мадара, подходя ближе. — Позволь, я помогу тебе.

Не дожидаясь ответа, он дотрагивается до моего предплечья и пытается разорвать рукав, чтобы взглянуть на рану, нанесённую его клинком. Его руки дрожат: сражение вымотало нас обоих.

Я смотрю на него пристально.

— Нет.

Его лицо передёргивается. Однако он не позволяет себе злобной вспышки и даже пытается улыбнуться.

— Но… почему? — он старается, чтобы его голос звучал доброжелательно, но я хорошо вижу, каких усилий ему это стоит. — Я знаю в этом толк, я умею лечить раны.

Пожалуй, эта неожиданная, не свойственная ему дружелюбность не нравится мне даже сильнее, чем обычные для него приступы бешенства после проигрыша в битве.

— Это будет делать моя жена.

— Женщина? — его губы презрительно искривляются. — От них мало толку. Они ничего не умеют.

Я не могу удержаться от насмешки:
— Если ничему не учить, то и мужчина вырастет бесполезнее ленивого кота. У моего клана другие традиции, Учиха.

Его лицо темнеет. Однако он по-прежнему улыбается и не отпускает мою руку.

— Вот как? Что же, дело твоё. Но лучше тебе поскорее вылечиться, потому что нам в ближайшее время предстоит много сражений.

Я начинаю злиться. Он так и не отказался от своей идеи? Он слишком упрям. Ему трудно смириться, если что-то идёт не так, как он запланировал, и в особенности, если помехой послужили намерения других людей. Его союзником быть непросто, но оставаться его врагом — хуже, поэтому я и принял решение предложить ему мир.

И всё-таки… Мне вспоминается утренний разговор, и в голове мелькает, что было бы лучше, если бы лидером клана избрали другого — его брата.

Я прогоняю эту мысль: не в моих правилах сожалеть о том, чего нельзя изменить.

В любом случае, я не собираюсь идти у Мадары на поводу. Даже если он считает, что это следует из того, что именно я был инициатором перемирия.

— Никаких сражений в ближайший месяц, Учиха. Мои люди слишком устали, да и твои тоже.
Вот теперь в его глазах вспыхивает неприкрытая ярость, а пальцы сильнее вцепляются в мой рукав, намеренно или же бессознательно задевая рану.

— Это… это глупо, Сенджу! Мы не можем терять столько времени! Другие кланы не готовы сейчас к нападению, никто пока ещё не знает о нашем союзе, победа достанется нам легко! Через месяц число жертв с нашей стороны утроится, подумай об этом, раз уж… — его голос срывается и начинает сочиться ядом, — …ты так беспокоишься о своих людях!

Беспокоюсь?

Это не беспокойство. И даже не жалость. Это элементарный здравый смысл.

Я снова вижу перед глазами картину: залитая кровью земля, устланная телами сотен людей, разбросанных прежде по разным концам света и разным кланам. Изуродованные трупы, отрубленные конечности, отрезанные головы, подвешенные за волосы на ветках деревьев. Вой женщин, оплакивающих своих мужей, сыновей и братьев. Голодные дети, прижимающиеся к окоченевшим телам родителей. Пепелища на месте деревень, огни погребальных костров по всей линии горизонта, зарево, сияющее ярче десяти солнц и превращающее ночь в день.

Я привык видеть эти картины с детства, но даже мне иногда требуется отдых. Что уж говорить о других.

— Нет. Можешь вести своих воинов, если хочешь, но не рассчитывай на мою помощь.
Он отпускает мою руку и ругается вполголоса.

— Тогда… на кой чёрт нам сдалось это перемирие?!

Я знаю, что он не хотел союза, но, даже будучи лидером клана, не смог пойти против требований большинства.

— Потому что наша вражда была бессмысленна, и твои люди это понимали.

— Моим людям нужна сила! Они не хотят целый месяц сидеть на одном месте, они хотят побед и завоеваний!

— Не суди всех по себе.

— Я не сужу по себе! А вот ты, видимо, да, и это заставляет меня предполагать, что под маской горделивого главы клана скрывается обычный трус, прикрывающий беспокойством за своих воинов желание отсидеться дома!

Это уже слишком. Будь мы на людях, мне бы следовало научить его правилам приличия ударом меча, но я редко задумываюсь над приличиями в те моменты, когда меня никто не видит. Я устал от нашего сражения, устал от крови, мерещащейся мне при каждом случайном взгляде в его яростные, полыхающие алым глаза, поэтому я просто разворачиваюсь и иду прочь.

— Хаширама!..

Что-то в его голосе заставляет меня остановиться. Никогда ещё до этого он не называл меня по имени.

Он стоит, низко опустив голову.

— Забудь. Я погорячился.

Я молчу.

— Хорошо, пусть будет по-твоему! — сквозь зубы.

Продолжаю молчать. Так легко признать свою ошибку, так быстро согласиться с чужим решением — совсем не в его стиле, и я хочу понять, к чему он клонит. Чего добивается.

— Не уходи.

Теперь Мадара смотрит мне прямо в глаза — сдвинутые брови, сжатые губы, взгляд, выражающий отчаянную решимость. Я по-прежнему не доверяю ему, но на этот раз, кажется, за его просьбой ничего не скрывается.

Или я утратил способность разбираться в людях.

В любом случае, разрывать отношения по пустяковой причине я не хочу; решение предложить ему мир и так далось мне непросто. Я не настолько горд — чтобы там ни считал сам Учиха — чтобы рисковать интересами дела из-за оскорблённого самолюбия.

Усмехнувшись, я сажусь на траву и перевожу взгляд на реку. В сумерках её воды снова обрели спокойный, тёмно-синий оттенок — и теперь можно расслабленно следить за бесшумным потоком, не отвлекаясь на раздражающие отблески багрового солнца.

Мадара смотрит на меня искоса.

— Предыдущей ночью мы оба не сомкнули глаз, — наконец, произносит он. — Ты не чувствуешь усталости?

Хорошо, мы сделаем вид, что ничего не случилось.

— Нет. Мне не впервой не спать по четыре-пять суток подряд.

— Это мне знакомо. — Он криво усмехается, и я впервые обращаю внимание на его неестественно припухшие веки и мешки, залегшие под глазами.

Впрочем, в этом нет ничего удивительного: тот, кто не понаслышке знаком с жизнью главы клана, знает, что она отнюдь не так проста и заманчива, как кажется мальчишкам в десятилетнем возрасте.

Я снова вспоминаю многодневные битвы, когда под конец бессонной недели перестаёшь разграничивать страшные картины реальности и кровавые видения, настигающие тебя в ту же секунду, как ты перестаёшь двигаться. Сон становится одновременно и самой желанной наградой, за которую не жалко отдать любую цену, и самой тяжёлой пыткой, когда в редкие минуты забытья порхнувшая бабочка заставляет тебя вскочить на ноги, судорожно сжимая рукоять катаны и с трудом выбираясь из липкой паутины ночных кошмаров.

— В таком случае предлагаю провести эту ночь так же, как предыдущую. — Мадара садится рядом со мной на землю и, дотянувшись до своей сумки, кладёт её себе на колени.

Я усмехаюсь.

— У нас нет саке.

— Саке найдётся всегда.

Он развязывает мешок и достаёт из него флягу.

— Должен же я как-то согреваться холодными бессонными ночами, — сообщает он в ответ на мой вопросительный взгляд и добавляет с ухмылкой: — Жены у меня, в отличие от тебя, нет.

Я пожимаю плечами.

— Так отчего ты не женишься?

Мои родители выбрали мне невесту семь лет назад, когда мне было шестнадцать. Мадара всего на год младше меня, и ему давно пора обзавестись семьей.

— Я не хочу. Женщины слабы и глупы. Зачем жить с человеком, которого ты презираешь и считаешь недостойным себя? Зачем вешать себе на шею это бесполезное ярмо? — он остервенело дёргает неподдающуюся крышку фляги и кусает губы. Похоже, эти мысли занимали его давно. — Нет на свете ничего важнее свободы. В том числе свободы от привязанностей.

У меня нет желания спорить с ним, но откуда-то из глубины души внезапно поднимается тёмное, неприязненное чувство.

— Получается, ты за всю жизнь не испытывал привязанностей? — я замечаю, что произнёс эти слова холодно и с иронией, почти язвительно.

— Испытывал. — Он раздражённо отшвыривает от себя крышку фляги и делает глоток. — Но я научился избавляться от них раз и навсегда, если понимаю, что связь больше не способна мне ничего принести. Это больно, но в этом и есть настоящая сила, Сенджу.

Он поднимает голову и смотрит на меня с вызовом. Однако в глубине его непроницаемо-чёрных глаз проскальзывает другое: настойчивое желание увидеть мою реакцию на его слова.

Я не доставлю ему такого удовольствия. Он умудрился разозлить меня второй раз за сегодняшний вечер.

— Ладно, — он взмахивает рукой, то ли решив не дожидаться моего ответа, то ли убедившись, что всё равно его не получит. — Возьми.

Он делает ещё один глоток саке и протягивает мне флягу, но я отрицательно качаю головой.

— Прошу тебя, — настаивает он с некоторой тревогой в голосе. — Весь день мы были врагами, давай проведём эти часы как друзья.

Это что-то оригинальное.

— Друзья? — Насмешливо переспрашиваю я. — С каких это пор мы стали друзьями, Учиха? Разве не ты желал вести со мной войну до полного уничтожения одного из кланов? Разве не ты только что говорил про свободу от привязанностей? Или ты считаешь, что дружба возможна без привязанности?

Мадара выглядит растерянным. А ещё он слегка пьян, и это заметно по его тяжёлому дыханию и по тому, как близко — почти вплотную — он придвигается ко мне, опуская руку на моё плечо. Я начинаю думать, что он успел несколько раз приложиться к фляге с саке в перерывах между нашим сражением.

— Сенджу… Сенджу, послушай. Да, я хотел войны, но это другое, это не имеет отношения к тебе… к нам, — он говорит глухо и торопливо, и его пальцы вцепляются в ткань моего косоде. — А дружба… я сам выбираю, кто станет моим другом, в отличие от родителей, детей и братьев. Для меня это единственно возможная из привязанностей! Я готов смириться только с теми цепями, которыми сковываю себя добровольно, а не с теми, которые диктует мне голос крови или совет клана!..

Я сбрасываю с себя его руку, смотрю прямо в чёрные, подёрнутые мутной пеленой глаза, и говорю резко, раздельно, с холодной яростью — так, чтобы он навсегда запомнил каждое слово:
— Раз уж ты поднял эту тему, то знай, что для меня всё обстоит как раз наоборот. Кровные узы имеют для меня первостепенное значение, и ради моих родителей, детей и братьев я смету с лица земли любой клан. А друзей у меня нет. Они мне не нужны. Я не доверяю людям, желающим быть моими друзьями. Я не доверяю тебе, Учиха.

Возможно, я сказал больше, чем следовало. Но играть с ним в лучших друзей я тоже не собираюсь.

Мадара вздрагивает, и его лицо перекашивается. Я ожидаю приступа бешенства, но Учиха кажется скорее подавленным, когда, отхлебнув ещё саке, снова начинает говорить.

— За что ты ненавидишь меня, Сенджу? Я действительно хотел быть твоим другом… хочу.

Я знаю, что он умеет притворяться. Я слышал его речи на собраниях, казавшиеся искренними другим, но насквозь пропитанные фальшью для меня. Впрочем, в этом и заключается искусство военачальника: заставить твоих людей поверить в то, во что они должны верить, и хотеть того, чего они должны хотеть.

Однако сейчас его голос звучит по-другому. Так, что я почти готов поверить в его откровенность. Почти.

Мне трудно допустить, что он говорит правду — возможно, потому, что я сам никогда бы не позволил себе таких слов. На войне существуют только враги и союзники, и в любую минуту они могут поменяться местами. На войне друзей не бывает.

Может ли быть, что он пытается играть со мной в ту же игру, что и со своими людьми? Со мной, с тем, кто досконально знает её тонкости? Он настолько самоуверен?

— Я не ненавижу тебя, — произношу я более мягко и внимательно вглядываюсь в его лицо.

— В самом деле? — Он делает ещё один глоток из фляги с саке, уже опустевшей почти наполовину. — Тогда выпей со мной.

Что ж…

Если он играет, то я докажу ему, что умею играть лучше, и сотру его в порошок.

Если он не играет… я сумею извлечь из этого пользу.

Я беру из его рук флягу и подношу её к губам. По правилам приличия я не могу допивать или доедать даже за своей женой, однако правила имеют значение, только если они важны для того, кто находится рядом. Мадаре наплевать на них ещё больше, чем мне.

В течение следующего получаса мы больше не разговариваем и только передаём друг другу флягу.

Когда Мадара, наконец, поднимается на ноги, его заметно шатает.

— Мне надо… — он пытается сделать несколько шагов, спотыкается о доспехи, которые мы оба скинули после боя, и, не удержавшись, падает на колени и заваливается на меня. — Проклятье. Я чертовски пьян, Сенджу.

Не то чтобы я этого не заметил.

Мне приходится опереться левой рукой о землю, чтобы мы оба не рухнули на траву. Правой я осторожно вытаскиваю флягу из его пальцев и отшвыриваю её куда-то в кусты.
Его голова всё сильнее клонится мне на плечо, пока он, наконец, не ложится на меня грудью, окончательно смирившись с невозможностью не только стоять, но и сидеть прямо.

— Сенджу… ты должен… понять меня, — бормочет он мне в шею. — Только ты… можешь…

Он приподнимается, вглядываясь в моё лицо, и я неожиданно чувствую, что тоже пьян.

Поллитра саке — это совсем немного для меня. Я привык пить больше, на всех этих многонедельных пирушках и похоронах, которые сопровождают окончание военной кампании так же неизменно, как зима, приходящая вслед за осенью.

Но сейчас всё передо мной как будто течёт и расплывается. Наверное, сказались бессонная ночь и изматывающая многочасовая битва.

— Останемся здесь, — хрипло говорит Мадара, и это больше напоминает приказ, чем просьбу или предложение.

Я не собираюсь соглашаться, но странный морок, охвативший меня и погрузивший в какой-то сон наяву, не даёт ни пошевелиться, ни произнести хотя бы слово — совсем как в недели беспрерывного бодрствования во время войны.

Чужие жёсткие волосы щекочут мне шею и кожу, открытую вырезом косоде, а алые глаза напряжённо всматриваются в лицо. Я запоздало понимаю, что пропустил момент, когда Мадара активировал шаринган и поймал меня в гендзюцу, но это осознание оставляет меня до странного безразличным.

Где-то вдалеке шумит река, и что-то кричат люди.

…А потом сквозь развевающиеся волосы Учихи я замечаю необычное зарево, охватившее половину неба, и чёрный дым, закоптивший звёзды — в той стороне, откуда мы пришли.

Я ни о чём не думаю и ничего не чувствую, но где-то глубоко внутри — там, куда действие гендзюцу, заморозившего все мои реакции, не распространяется — разливается болезненный холод.

Я знаю, что должен что-то сказать, что-то сделать — и не могу. Я помню сны, в которых у меня на глазах убивают моего сына, моего брата и мою жену, а я не в силах ни двинуться, ни закричать. Я помню одного из моих воинов, проведшего остаток жизни в надрывных и бесплотных усилий хотя бы раз пошевелить рукой или ногой после того, как в сражении ему перебили позвоночник. Сейчас я ощущаю что-то похожее.

— Учиха… ты… — наконец, умудряюсь произнести я. Каждое слово даётся мне с таким трудом, как будто я пытаюсь выдавить воду из камня. — Там… Оглянись…

Он вздрагивает, и на его лице отображается изумление. А потом снова наклоняется ко мне и быстро шепчет:
— Оставь, Сенджу… К чёрту всё это, к чёрту…

— Мадара… — продолжаю я через силу. — Мадара.

Верно, он не ожидал услышать от меня своё имя, как и я от него — своё несколько часов назад, и на секунду ослабляет контроль над гендзюцу. Мне хватает этого мгновения, чтобы вырваться из-под его действия, и ощущение такое, будто мне удаётся проломить стену метровой толщины, разбивающуюся после моего удара на миллионы осколков.

Я глубоко вдыхаю; Мадара смотрит на меня потрясённо, и из его глаз текут кровавые слёзы. Техника, прерванная насильно, является травмой для шарингана, не так ли?

Не говоря ни слова, я поднимаюсь, хватаю его за шиворот и заставляю встать на ноги. Пара печатей — и с десяток древесных побегов тянутся к нему, обхватывают за руки и за ноги и намертво прикручивают к стволу ближайшей сосны. Я медленно подхожу к нему и, останавливаясь в паре сантиметров, ударяю несколько раз по лицу наотмашь. Потом хватаю его за волосы, вынуждая приподнять голову, и сжимаю пальцы на горле. Он хрипит, но не делает попыток вырваться.

Сейчас не время для этого, но я не позволю ему роскошь пребывать в заблуждении, что со мной можно шутить подобным образом.

Я убираю с его горла руку, место которой тотчас же занимает древесный побег, и провожу пальцем по бледной щеке, вытирая кровь. Его грудь тяжело вздымается, а глаза расширяются так, что, кажется, вот-вот вылезут из орбит. Я вижу в них, помимо полопавшихся сосудов и искривившегося узора шарингана, много интересного — ненависть, ярость, изумление… страсть.

— Позже ты объяснишь мне, что всё это значило, — произношу я спокойно и движением пальцев освобождаю его от древесных оков. Он падает на колени, судорожно глотая ртом воздух, и с бешенством глядит на меня из-под упавших на лицо волос.

— А теперь у нас другие дела, Учиха, — добавляю я тише и смотрю на ночное небо, позолочённое заревом пожара.

Краем глаза замечаю, как Мадара поднимается, упираясь руками в колени, и поворачивает голову в ту же сторону, что и я. С его губ срываются сдавленные ругательства.

— Проклятье! Чёрт бы тебя побрал, Сенджу, на нас напали! Я же говорил, что нужно атаковать первыми!.. Что ты теперь скажешь?!

— Скажу, что делать поспешные выводы, не разобравшись в произошедшем, — ещё глупее, чем устраивать истерику в момент, когда нужна выдержка, — жёстко отвечаю я, не обращая внимания на холод, застывший в венах, и туман, застлавший глаза жуткими картинами возможных событий.

Сны, в которых моего сына, моего брата и мою жену…

Не в первый раз и не в последний мне видеть всё это и заставлять себя забывать об увиденном.

Я поворачиваюсь к Мадаре и коротко говорю:
— Идём.

TBC

---

почти целый день сидения в шкафу с этим маньяком..
о майн гат.."закатывая глаза"
Понял как надо стравливать Ниа и Мелло. И как надо заставлять их ловить Киру.
Понял что нож измаанный в вишневом варенье это верх эротичности особенно когда липкое лезвие прижимается к шее.
Рука ноет до сих пор ,между прочим. Убить Мису.. не в тему, но убить *_*

---

время.
я умею ждать. особенно когда это важно.
я буду ждать столько сколько нужно до тех пор пока все это не пройдет.
хотя бы потому что здесь я бессилен и сделать что-то просто нереально.
два месяца. может быть, чуть меньше. как минимум до середины июля блаженная тишина и попытка успокоить и себя и собственные нервы.
хотя бы потому что я знаю что я, что со мной делать и как это изменять.
научиться...

не люблю доказывать что я не верблюд. но постоянно этим занимаюсь.
демагоги, мать вашу. спаси меня Мерлин от вашего присутствия на два месяца в любом виде.

---

и все таки хороший холодильник.."шепотом"

^__^
ai...

---

Ты сбежишь от его заклинающих глаз,
Ты отыщешь, куда тебе скрыться.
Но постой! Если ты на других обожглась,
Разве он хулиган, а не рыцарь?

Павел Антокольский

в тему..страшнюче в тему...

---

день рождения города..не могу пропустить.

эх Питер...я люблю тебя со всеми твоими грязными подворотнями, знойными днями, ледяными дождями..
люблю свой город. очень слиьно люблю.
он прекрасен...

В этом городе живёт небо
Небу 300 лет оно устало
А под небом воздух из мороза
Да к тому же с привкусом металла

Здесь у птиц парализует крылья
А Икару не к чему стремиться
Новый Год приходит годом старым
Ничего не может измениться

В этом небе голубые звёзды
В этом небе голубые реки
А под небом маршируют сосны
Топорами машут дровосеки

Здесь машины попадают в пробку
Отутюжены с похмелья лица
Пешеходы попадают в топку
Ничего не может измениться

В этом небе облака стальные
В этом небе замерзают слёзы
А под небом не доходят письма
А доходят так с пометой поздно

Здесь любовь всего минут на сорок
Перед сном чтоб поскорей забыться
По утрам здесь пьют дешёвый кофе
Ничего не может измениться

В этом городе живёт небо
Небу 300 лет оно устало
Пулю в лоб себе пустило небо
Но дышать увы не перестало

А под небом было так же грязно
Шли дожди зима весна и лето
Ничего не может измениться
Всё прекрасно даже это

---

ебал я вашу справедливость во все дырки. понятно?

дневник вестись не будет. асболютно. нахуй.
неделю я отдыхаю от вас от всех. не ждите.

---

я его наизусть выучил...забавно, да? а ты ведь и не вспомнишь..

Мы все похожи на людей, бегущих по извилистой дороге, глаза которых завязаны и губы которых зашиты. Это трасса с преградами, которых мы не видим. И падая, вынуждены вновь и вновь вставать или остаться лежать навсегда. Это жесткая система, свод правил и общества. И глаза открыть и замедлить шаг, могут лишь те, кто покорился этой игре полностью, или же те кто отказался от нее. И те и другие многое теряют. Истинно счастливым будет тот, кто сможет остаться посередине или на краях дороги сохранив себя и умея жить в этом мире.(с)

---

вера, которую не разделяет никто, называется шизофренией...(с)

---

Ты снимаешь вечеpнее платье,
Стоя лицом к стене.
И я вижу свежие шpамы
На гладкой, как баpхат спине.
Мне хочется плакать от боли,
Или забыться во сне...
Где твои кpылья,
Котоpые так нpавились мне?

Где твои кpылья
Котоpые нpавились мне?
Где твои кpылья
Котоpые нpавились мне?

Раньше у нас было вpемя,
Тепеpь у нас есть дела
Доказывать, что сильный жpет слабых
Доказывать, что сажа бела.
Мы все потеpяли что-то
На этой безумной войне...
Кстати, где твои кpылья
Котоpые нpавились мне?


Я не спpашиваю сколько у тебя денег,
Не спpашиваю сколько мужей.
Я вижу - ты боишся откpытых окон
И веpхних этажей...
И если завтpа начнется пожаp,
И все здание будет в огне,
Мы погибнем без этих кpыльев
Котоpые нpавились мне...

© НАУ

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

о майн гат..."с интонацией семцов из немецких порнофильмов"
стоит мне уснуть как в этом мире случается что-то страшное.

Билан выйграл Евровиденье Оо

---

еще один заказ..я, в общем-то, заказами принципиально н езанимаюсь..но этот..
скушал мой мозг...
Клан-МАдара..ваааах

---

так...а теперь осторожно..осторожно осторожно и не шевелясь проверяем все что инсталлировалось в моем мозге...
главное не потерять это состояние...
только бы не потерять...

---

оказывается красить ногти когда творчески пытаются ухватить за самое дорогое очень неудобно Т___Т

---

и я уже не тот что был раньше (с)

---

Название: ???
Автор: Stupid_Sakura
Бета: Орочи-тян
Фэндом: Naruto
Жанр: PWP
Рейтинг: NС-17
Пейринг: Мадара-Пейн
Дискламер: все принадлежит не мне, и я никаких прав на это не хочу и требовать не буду.
Предупреждение: глюк мозга.
Написано на заказ моему дорогому внуку. Хм...

- Неужели я говорю недостаточно понятно для того, что бы информация дошла до тебя?
Почувствовать на себе силу шарингана Учихи Мадары не очень приятно. А когда Мадара злится, то это неприятно вдвойне. Когда же великий Учиха находится в бешенстве последствия оказываются довольно непредсказуемыми.
Пейн даже не подозревает, во что выльется злость шаринганованого шиноби сегодня, но понимает, что лучше молчать. Стоит начать оправдываться и Мадара разозлиться еще сильнее, потому Пейн просто запрокидывает голову и сглатывает, стараясь сдержать нервную дрожь. Нет, трусом Нагато никогда не был. Зато он всегда был здравомыслящим человеком и прекрасно знает, что Мадара может стереть его в порошок, не обратив внимания ни на риненганы, ни на пять дополнительных тел.
Пальцы Учихи сжимаются на его горле стальной хваткой, грозясь сломать шею. Кажется, он чувствует его дрожь, потому что на тонких губах, Пейн снова невольно подмечает, что у Мадары точно такие же губы, как и у Итачи, неожиданно появляется безумная ухмылка. И через секунду Пейн летит в стену с легкостью пластмассового манекена.
- Или же ты настолько глуп, что не понимаешь, что я тебе приказываю?
Голос Мадары вливается в сознание медленным ядом. Удар о стену оказывается довольно сильным и горло тут же наполняет сладковато-металлический привкус крови. За сегодняшний день это уже четвертая его встреча со стеной. За это время стена успела Пейну даже полюбиться. В отличие от Мадары во всяком случае.
Однако всему приходит конец. Пейн внутренне чувствует, что Мадара уже на пределе злости и сейчас он, Нагато, балансирует на грани между жизнью и смертью.
Убьет же и не заметит. И даже жалеть в последствии врят-ли будет.
Но сегодня у гениального Учихи другие планы. У него, в общем-то, всегда другие планы. Видимо трахать нерадивого подчиненного оказалось гораздо приятнее, чем убить сразу.
Нагато трудно оставаться безучастным. Он и рад бы молча стискивать зубы и не издавать ни единого звука, но Мадара остается в этом вопросе абсолютно другого мнения. Как бы не старался Пейн сжимать зубы, через несколько минут все равно он теряет связь с собственным сознанием.
Сегодня снова будет также. Когда бледные пальцы вплетаются в его рыжие волосы и тянут наверх, принуждая встать, Пейн молчит. Шиноби ни к лицу кричать от боли. Во всяком случае, сейчас он греет себя именно это мыслью, стараясь не думать о том, что Мадара придумает на этот раз, чтобы заставить его кричать и умолять. В этом плане с ним нет равных.
Учиха очень умелый. Бьет его так, что из легких сразу выходит весь воздух. А потом, словно бы издеваясь, сжимает пальцы на горле Нагато, поднимая его над полом и вжимая в стену. Любуется на его лицо недолго, всего несколько десятков секунд, но Пейну эти десятки кажутся часами. И опять же, уверенный в себе, шаринганованный ниндзя разжимает пальцы в то же мгновение, когда в голове Лидера Акацке появляется осознание что еще немного и конец. В голове темно и пусто, как в комнате, в которой выключили свет. Мозг изнывает от недостатка кислорода, а легкие болезненно покалывает.
- Это тело нравится мне гораздо больше, чем твои остальные пять.
Это Мадара говорит почти снисходительно, неторопливо переворачивая ногой обессилено-лежащего на полу Пейна. С интересом рассматривает его лицо. Смотрит на поблескивающий кровью пирсинг, на разбитые губы. Чуть усмехается и отходит, опускаясь в кресло.
- Иди сюда, Нагато.
В его словах точно слышится приказ. В эту минуту Пейна всегда пугают глаза Мадары. Ленивый взгляд из-под полуопущенных ресниц. Чуть подрагивающие на темном круге черные запятые шаринганов. Откровенно-собственнический взгляд, поймав который Пейн понимает, что он всего лишь пешка. Пешка в руках Мадары и ничего больше.
Теперь можно неторопливо, шатаясь подняться. Подойти и замереть прямо перед ним, не отводя взгляда от глаз Мадары.
Боль уже не чувствуется, сознание захватывает горячее предвкушение того что будет.
- Да, Мадара-сан?
О том, как ведет себя Мадара в постели лучше не вспоминать. Это сразу же неудержимо вызывает алые пятна на щеках и сладкую тягу где-то внизу живота, которую потом не сбить никаким душем. Распускать же руки Пейн себе позволить не может хотя бы, потому что признаваться себе насколько сильно его возбуждает все, что обычно творит Мадара – смерти подобно.
Впрочем, до кровати дело доходит редко. Не в том смысле, что у Мадары не встает. С этим у Учихи проблем никогда не было и, как догадывается Пейн, врят-ли когда-нибудь будут. Просто до кровати Нагато дойти не успевает и вынужден довольствоваться твердым полом, на который его заваливают, стоит злости Мадары таинственным образом преобразоваться в дикое, почти животное желание.
Не то что бы его сильно устраивало такое положение вещей, но жаловаться на жесткость пола будет слишком уж наивно. Слышать такие жалобы от насилуемого все же смешно.
Обычно переход от гнева к возбуждению проходит абсолютно незаметно. Но часто в разное время. Поэтому когда Нагато стоит, чуть пошатываясь перед Мадарой, он думает что же будет дальше. Либо удар в живот, так что дышать снова станет невозможно, либо короткий и жесткий укус.
Все же второй вариант.
Они взрослые люди и между ними допустимы только такие отношения. Пейн уверен, что с той же Конан Мадара будет нежен и обходителен. А если трезво размыслить, то он и так с ней нежен и обходителен. Но жалеть, что даже напарница спит не с ним, Нагато, а с тем, кто его, Нагато, трахает, не приходится. Хотя бы, потому что спать с Мадарой гораздо более увлекательный процесс, чем спать с бумажной шиноби.
Их отношения строятся на власти. Впрочем, отношения такого типа всегда на ней строятся.
Сейчас, когда злость ушла и новых ударов не будет можно начать следовать давно отыгранному ими сценарию. Прогнуться от укуса в шею, недовольно дернуть плечами, когда грубые ладони тянут вниз плащ, отстраниться.
Пейн почему-то ловит себя на мысли что сейчас он похож на Итачи. Он всегда ловит себя на этой мысли, когда спит с Мадарой. И ведет себя совсем не так, как вел бы, будь на месте Мадары кто-то другой.
Как будто меняется с Итачи местами.
Хватает короткого взгляда искоса, чтобы получить в ответ голодный и полный страсти взгляд и ощутить волну леденящего озноба вдоль позвоночника.
Возможно, Итачи делает точно также? Вполне может быть.
Мадара чаще всего жестокий. Это тоже составляющая их отношений. Подчиняющий и подчиняющийся. Роли уже давно распределены, и менять привычный их уклад ни один из них не собирается. Их обоих устраивает данное положение вещей.
И, конечно же, до кровати они не дойдут.
Быть распластанным на полу временами не так уж плохо. И остаются силы лишь прогибаться, хватать разбитыми губами воздух и цепляться пальцами за непослушную гриву черных волос.
Мадара похож на Итачи. Внешне. Только Итачи утонченный юноша с тонкими пальцами и внешностью никак не подходящей преступнику класса S. Или же наоборот, прекрасно подходящей. Смерть от руки смазливого Итачи гораздо более приятна, чем смерть от руки того же Хошигаке. Огромнейшая разница.
Но Мадара сильнее и сдержать его обычно не представляется возможным.
Обычно почувствовав соприкосновение лопаток с полом, Нагато еле сдерживает порыв мгновенно раздвинуть ноги. Не потому что у него это автоматический рефлекс, а потому что в присутствии Мадары так сделать безопаснее. Но гордость не позволяет.
Потому и болят на следующий день вытянутые связки, когда Мадара не особенно задумываясь, рывком разводит его ноги, плохо рассчитывая силу.
Каждое прикосновение граничит между болью и удовольствием. Мадаре, почему-то страшно нравится дергать за пирсинг, едва ли не выдирая его. Хотя возможно ему просто нравится звук, с каким колечки на сосках касаются его зубов.
Когда возбуждение еще не захватывает Мадару с головой, он любит поиграть. Это бывает не так часто, обычно все ограничивается простым сексом. Но сегодня, например, Мадаре хочется развлечения.
Уже заглянув в его глаза, Пейн понимает, что сегодняшняя пытка будет до безумия долгой и сладкой. Мадара развлекается, доводя его до исступленных стонов легкими прикосновениями, лишь дразня. А потом неторопливо поднимается и уходит куда-то, оставляя восстанавливающего дыхание Нагато на полу, в полном неведении.
В первый раз, когда Мадара ушел Пейн сильно заволновался. Он и не мог тогда предполагать что в собственности Мадары столько занимательных вещиц, которые могут вызывать в нем настолько сильное возбуждение. Как оказалось – вещиц много. Просто чертовски много. И вещиц не столь особенных. Во всяком случае, на первый взгляд Нагато никогда бы не подумал, что их можно употреблять _таким_ образом.
И что занимательно, Мадара редко когда повторяется.
И все же Учиха удивительный любовник. Вся его жестокость и грубость удивительным образом сочетаются с чуткостью к партнеру. Во всяком случае, о желаниях Пейна он тоже заботится. Или же это Нагато сам заботится о себе, вовремя расслабляясь и поддаваясь нахлынувшему возбуждению?
Сегодня Мадара хочет поразвлекаться снова. В его пальцах недлинная тонкая игла и несколько блестящих колец.
В такие минуты думать о чем-то не получается абсолютно. Все ощущения чересчур… восхитительны, чтобы можно было задумываться о чем-либо всерьез.
Мадаре нравится пирсинг. На самом деле все железо, что есть в Пейновском теле это последствия жестокой и бурной фантазии Учихи. И сейчас этого железа станет еще больше.
Когда иглы протыкают тело это не так уж больно. Особенно если игла в руках опытного человека, который прекрасно знает, когда и где колоть что бы Пейн заходился в коротких и бессвязных мольбах. Пусть на самом деле он, Нагато, великий Лидер организации Акацке, а его мучитель известен окружающим лишь беспросветным идиотизмом и оранжевой маской.
Это все накладное. В комнате Мадары можно об этом не вспоминать. Зачем? Все равно бессмысленное занятие.
Порой Пейну начинает казаться, что у Мадары талант. Талант прирожденного садиста.
Когда последнее из принесенных Мадарой колец с неслышным уху, но зато четко чувствуемым пальцами щелчком застегивается, Нагато неожиданно накрывает оргазм.
Сильный, моментально выбивающий из головы даже последние остатки здравомыслия.
Только от вкуса чужой крови во рту Пейн понимает, что не попадись ему под зубы плече Мадары, он кричал бы, так что сам едва не оглох бы. Впрочем, сознание возвращается чертовски быстро. Скорее всего, потому что привкус крови во рту еще слишком отчетлив. А Мадара за такое может ведь и снова ударить.
Но не ударяет. Лишь усмехается и вжимает его в пол сильнее, наваливаясь всем телом и грубым проникновением заставляя Пейна придушенно вскрикнуть. Движения Мадары грациозные, почти как у кошки, да и сам он очень похож на пантеру. А Пейну и остается только задыхаться от каждого толчка и цепляется длинными пальцами за волосы Мадары, чтобы хоть чуть-чуть присмирить его похотливый нрав. Это мало удается.
Каждый раз, изгибаясь под хрипло дышащим Мадарой, Пейн понимает, что следующий день он проведет либо у себя в комнате, либо снова в качестве голограммы. Либо же высокие воротники у плащей наконец-то сослужат более или менее хорошую службу и из-за них придется не только спотыкаться.
Обычно с утра после столь буйной ночи Мадара довольно нежен. Его буйство проходит также быстро, как и начинается, а эмоции быстро угасают. По утрам Мадара обычно любит собственнически трепать его по бедру и с интересом изучать следы прошедшей ночи.
По утрам Пейн чувствует себя вещью, поэтому выслушивает очередной приказ, кивает и спешно выходит из покоев Мадары зная, что когда Учиха захочет он сам найдет за что наказать его.
У них очень интересное распределение ролей. Подчиняющий и подчиняющийся.
Стоит Пейну покинуть пределы покоев Мадары, и он снова становится Лидером Акацке. А властный ледяной голос Мадары изменяется и становится почти детским, наглым. За оранжевой спиральной маской нельзя определить усмехается Мадара или нет.
Пейн - Лидер. А Тоби лишь досадная помеха.
Но стоит Мадаре снять маску…
И роли поменяются.

---

в мире только две вещи бесконечны. Вселенная и человеческая тупость. И то насчет первой я последнее время не уверен. (с)